Стихотворения Роке Дальтона

КАК И ТЫ

Я, как  и ты
люблю любовь,
жизнь,
нежное очарование предметов
пейзаж прозрачный январских дней.

И кровь моя бурлит,
И я смеюсь глазами,

что знали горечь слез.
Я верю - мир прекрасен,
и что стихи — как хлеб,
они - для всех.

И  мои вены не кончаются во мне,
по ним струится кровь единая
всех тех, кто борется за жизнь,
любовь,
дела,
пейзажи, и за хлеб -
поэзию для всех.

ЧАС ГЛУБОКОЙ НОЧИ

Когда  узнаешь, что я умер, не произноси моего имени

а то замешкаются смерть и оцепенение.

твой голос,  колокол всех пяти чувств, он станет

слабым маяком, разыскиваемым моим туманом.

Когда узнаешь, что я умер, доверься странным звукам.

Произнеси: цветок, пчела, слеза, хлеб, ураган.

Не дай своим губам сорвать покров с одиннадцати букв моих.

Я хочу спать, я так любил, я заслужил безмолвие.

Не произноси моего имени, когда узнаешь, что я умер,

Из сумрачной земли приду я на твой голос.

Не произноси моего имени, не произноси моего имени,

Когда узнаешь, что я умер, не произноси моего имени.

КАК БЕССМЕРТНИК

Моя поэзия -

она словно бессмертник

та плата, что она

вручает бытию

оправдана суровостью ее.

среди камней и под огнем,

перед ураганом

или средь засухи,

под знаменами

ненависти непременной,

в прекраснейшем ударе

ярости,

ищет цветок моей поэзии всегда

воздуха,

чернозема,

соков,

солнца

нежности.

ВЕЛИКАЯ ПЕЧАЛЬ

Страна моя, тебя не существует,
ты всего лишь мой слабый силуэт,
всего лишь слово, что врагу поверил.

раньше я думал — ты еще не подросла,
и потому не можешь разом удержать
и Юг, и Север
но сейчас, я знаю, что тебя не существует,
и даже кажется, что никому ты не нужна,
не слышно, чтобы говорили о тебе твои сыны.

И это меня радует,
доказывает, что я сам себе страну придумал,
пусть даже по мне плачет сумасшедший дом,
за счет тебя я стал подобием творца,
(и поясню: раз был тобой отвергнут я,
ты тоже - моя бывшая).

 

КУЛЬТУРА И БЕЗУМНАЯ ЛЮБОВЬ

Я сказал со всей серьезностью
«какой далекий путь я прошагал
чтобы прийти к тебе».
А ты в ответ — это похоже на Хуана Анхеля Буэсу.
тогда я посмеялся от души
и сказал тебе, что это были строфы Николя Гийена,
а ты, (что шла с урока по французскому)
ответила мне, что это Николас Гийен тогда
был похож на Хосе Анхеля Буэсу
а я сказал тебе, чтоб извинилась ты сейчас же
перед Николасом Гийеном и передо мнойю
А ты тогда сказала,
что виновен во всем этом только я,
так как до сущности Хосе Анхеля Буэсы
окольно шел через Николя Гийена,
тогда я возразил, что нет, что виновата ты
будучи такою шлюхой
и вот тогда ты мне сказала «Извини,
я ошибалась
дело не в том, что ты похож на Хосе Анхеля Буэсу
а в том, что ты и есть Хосе Анхель Буэса».

Тогда я вытащил свой пистолет...


МОРЕ

Огромные глыбы таятся во мраке твоем грозовом,

скалы, на которых все даты отмыты твоим сумраком,

потому что даже свет дневной тень твоя пожирает,
скованная холодом потрескивает, выталкивая воздух,
который не осмеливается сквозь тебя проникнуть.

О, море, где отчаявшиеся могут уснуть,

убаюканные твоими бесстрастными залпами,

азбука головокружения,  размытый пейзаж в стенах суши,

чайки и пена рыб – твоя весна;

ярость твоя вздымается зеленой пирамидой,

твой климат - воскрешение самого ранящего огня,

а твой лучший след, наверное, это ракушка,

оставляющая  оттиски детского шага в пустыне.

Мне всегда нравились эти поселки, непохожие,

словно выхваченные из рук моря,

маленькие виллы у кромки песка,

порты скандалящие, пьяные от селитры,

деревеньки, дрожащие в тумане, полном кораллов,

колоссы величавых городов перед униженными штормами,

поселки рыбаков подслеповатых под масляными маяками,

фабрики среди мангровых лесов, в засаде с большими ножами,

Вальпараисо, словно большой водопад застывший,

Манта Пунá, порты Эквадора, где мне отказали в бумагах,

Буэнавентура, душистая, подобная огромному грязному порту,

Панама, пристально сверлящая глазами своей развратности,

Картахена, вечно в ожидании пиратов, изголодавшаяся,

Виллемстад, утопающий  в подводных залежах нефти,

Тенерифе и его сладкая чаша вина,

Барселона, зевающая среди банков и карабинеров,

Неаполь, расползающийся красивой опухолью,

Генуя, Ленинград, Сочи, Ла Гаира, Буэнос Айрес,

Монтевидео похожий на ромашку,

Пуерто Лимон, Коринто,

Акахутла на томном пляже моей родины –

Все любуются в величавое зеркало, расчерченное дельфинами,

Рассекающими, словно быстрые сабли,

Бескрайние поля изумрудных колосьев. 


ОБНАЖЕННАЯ

Люблю твою наготу -
Нагая, ты пьешь меня, впитывая всеми своими порами,

Как это свойственно воде,

когда в ее толщи я погружаюсь.

твоя нагота разрушает своим теплом все границы,

мне открывает все двери, чтобы я тебя разгадал,

берет меня за руку, как заблудившегося ребенка

который в тебе утаит и годы свои, и вопросы.

твоя кожа сладко-соленая, которую вдыхаю и прихлебываю,

переходит в мою вселенную, убеждения, что сами себя питают;

ароматическую лампу, которую, оставаясь незрячим, я поднимаю

когда вместе с тенями желания на меня нападают.

Когда ты себя и меня освобождаешь с закрытыми глазами,

Ты укладываешься в кубок, соседствующий с моим языком,

Ты укладываешься в моих руках, словно насущный хлеб,

Ты укладываешься под моим телом, вернее, чем его тень.

В день, когда ты умрешь, я похороню тебя обнаженной,

Чтобы чистым было твое воссоединение с землею,

Чтобы я мог целовать твою кожу, припадая устами к дорогам,

Заплетать твои волосы, рассыпавшиеся по всем рекам.

В день, когда ты умрешь, я похороню тебя обнаженной,

Такой же, какой у меня между ног обрела ты второе рождение.

БЕЗУМЦЫ

Нам, безумцам, наши имена не подходят.

Прочие создания

Носят свои имена, как новые наряды,

Они их бормочут, завязывая дружбу,

Печатают на белых визитках
Которые потом ходят из рук в руки

С радостью всех вещей бесхитростных.

А какую радость проявляют Альфредо, Антонио,

Бедные Хуаны и молчаливые Серхио,

Алехандро, пахнущие морем!

Все извлекают, из того же самого горла, откуда и песни
имена свои гордо, как воинские знамена,

Их имена, что продолжают по земле разноситься

Даже когда их кости покрываются мраком.

Но вот безумцы, о, боже, безумцы,

Мы, которые от стольких забвений задыхаемся,

Бедные безумцы, мы, которые даже перед смехом теряемся

Он для кого-то радость, а мы слезами переполняемся,

Как мы будем тащить наши имена, волоком,

Трясясь за них,

Вычищая их, как крошечных зверьков из серебра,

Следя за ними глазами, которые даже сон не поборет,

чтобы они не затерялись средь пыли, что нас превозносит и ненавидит?

Мы безумцы, мечтать не можем о том, чтобы нас навеличивали,

Да и все равно, мы об этом забудем…

ЧАС ПЕПЛА

I.

Сентябрь уходит. Пора сказать тебе

Как было трудно не погибнуть.

Как, например, сегодня вечером

Держу на серых ладонях

Чудесные книги, которых не понимаю,

И петь не получается, хотя и прекратился дождь

И вспоминается без повода

Мой первый пес, которого я в детстве так любил.

Со вчерашнего дня, когда ушла ты

Холод и влага теперь даже в музыке.

Когда я умру,

вспомнят лишь мою радость зари, осязаемую

Мое знамя, вознесенное, без права на усталость

Мою жесткую правду, что щедро раздавал от своего огня,

Кулак, что слился с воплем камня

В единодушном требовании надежды.

Без тебя холодно. Когда я умру,

когда я умру

Скажут обо мне, с добрыми намерениями,

что я плакать не умел.

Снова идет дождь.

Никогда так поздно не было, как сегодня,

в без четверти семь.

Меня распирает желание расхохотаться

или покончить с собой.

II. 

Циник.

Ясно, нет под рукой у меня права умереть вот так

Пусть даже всеми покинутыми вечерами воскресными.

И, в другой стороны, нужно понимать, что смерть,

Что смерть  - дело малоторжественное

И что самоубийцы

Всегда  испытывали смертную скуку

Страданий.

 
да еще,

 у меня счет за свет не оплачен…

III.  

Ненавидеть любовь

Луна у меня умерла,

Хотя я не верю в ангелов.

Последняя чаша явилась

Прежде чем жажда, которой я мучим,

Голубая трава померкла,

Пустившись в бегство вслед за твоими парусами.

Бабочка, вспыхнув своими цветами,

Обратилась в пепел.

Раннее утро расстреливает росу

И птиц голоса потерявших.

Нагота рождает во мне чувство стыда
И наносит раны ребенка.

Сердце, без твоих рук,

Стало врагом в моей груди.

IV. 

Моя боль.

Отлично знакома мне моя боль:

Она со мной, замаскированнная, в крови,

Смастерила себе искусственную улыбку,

Чтобы не спрашивали о ее потемках.

Моя боль, ах, дорогие,

Моя боль, ах, дорогая,

Моя боль способна вам всем изобрести птицу,

Деревянное ведро,

Из тех, в которых дети

Открывают музыкальную душу у алфавита.

Уголок глубокий

И теплый, как география вина.

Или как кожа, выскользнувшая из моих рук,

Не исполнив гимна твоей обширной наготы моря.

У моей боли лицо розы,

Личной моей весны, наступившей, распевая,

За ней прячет она свой жестокий нож,

Ее выпущенный на свободу тигр разорвал мне вены еще до своего рождения,

Нож, которым она начертила дни

Мороси дождевой и пепла, что влачу я.

Неподдельно люблю свою боль,

Словно плохого ребенка.

V. 

И всё-таки любовь…

И все-таки любовь, сквозь слезы,

я знал, что окажусь в конце концов

раздетым над обрывом осмеяния.

Здесь,

сегодня,

говорю:

вечно буду помнить наготу твою в моих руках,

твой аромат отполированного стариной сандала,

вонзенный в первые лучи восхода;

твой смех девичий,

как ручья,

как птицы;

твои ладони, щедро раздающие любовь

как неверный ирис всех твоих цветов старинных

твой голос

и твои глаза,

все то твое, что мог я уместить в моих шагах

и что хотелось поддержать словами.

Но не осталось времени, чтоб плакать

Уже окончен

час пепла сердца моего:

Нет без тебя тепла,

но жизнь возможна.

ОТДЫХ ВОИНА

Мертвые с каждым днем все непокорнее.

Раньше с ними было просто:
Мы им - тугой воротничок, цветок
Хвалили имена их в длинном списке,
что там монументы родины,
что тени величавые,
что мрамор страховидный.

Расписывался труп задним числом за памятью:
и снова шел в ряды,
чеканя шаг под звуки нашей старой музыки.

Однако, вот дела,
сегодня мертвые
совсем не то, что раньше.

Сегодня они вдруг иронизируют,
вопросы задают.

Мне кажется, что они стали понимать,
что с каждым разом их все больше.

НЕ БЕСИСЬ, ПОЭТ

Жизнь оплачивает свои счета твоей кровью,
а ты все так же веришь, что ты соловей.

Схвати ее за шею, раздень ее,

повали  и устрой на ней свою рьяную драку,
наполни ее потроха величавые, пусть понесет от тебя,
а потом заставь рожать, сто лет, через сердце.

Только, красиво, брат,
движениями,
приличествующими меланхолии.

УЧУСЬ НЕМНОГО СО СКУКОЙ

 

 Учусь немного со скукой

Мне пятнадцать лет и по ночам я плачу.

 Знаю, что в этом нет ничего особенного,

И что есть много вещей куда более важных в мире,

Более подходящих для воспевания.

Но все же, сегодня я пил вино впервые,

Раздетый, в моей квартире, чтобы цедить глотками вечер

Расколотый на тысячу кусочков часами

Думать в одиночку больно.  Нет никого, кого можно побить.  Нет никого,

кого можно отпустить великодушно прощенным.

Есть лишь человек, и его лицо. Один человек, и его лицо

Кривляющегося святоши.

Появляется шрам, который прежде никто не видел,

Движение, которое каждый день мы скрываем,

Профиль непогребенный, который заставляет нас плакать и задыхаться

День, в который обо всем узнают благонадежные люди,

И даже птицы лишат нас своей любви и приветствий.

Мне пятнадцать лет, пятнадцать лет усталости

И по ночам я плачу, чтоб притворяться живым,

Иногда, устав от слез,

Мне даже снится что я живу.

Может быть, вы не поймете, что все это такое.

С вами говорит, скорее не я, а вино мое первое,

Пока моя кожа, которую я выношу со страданьем, упивается тенью.